гад на них суда просили, то не получали. Во время проезда с делами русских
людей битьем, мучением, взятками, воровством неизреченные обиды показаны,
излишние подводы требованы, проводников драгуны смертельно бьют. Бедный народ
никакой себе надежды не имеет. Народ негодовал, и разнесся слух, что башкиры
Ногайской, Сибирской и Ясинской дорог оружие готовят, а зачем – Богу известно.
Чтоб проведать о причине, поехал я в Исецкую провинцию в деревню старшины
Мыслима
будто в гости. Жители деревни воздали мне великую честь: из окрестных деревень
мулл и других людей призвали, и все, стоя на коленах, поучения мои слушали.
Приехали в гости и мещеряки, все напились кумыса допьяна и начали толковать,
что соль и звериные ловли им запрещены, неверные русские крестят мусульман в
свою веру, от командиров и генералов никакой милости нет и неизреченных
тягостей терпеть больше нельзя, хуже что может ли быть, когда из настоящей веры
в ложную обращают, ибо каждый человек свою веру любит. Русских, которые
насильно из магометанства обращали и мечети разоряли, на весах разума с
справедливым золотником надобно судить, так же как и мусульман, которые бы
христиан в свою веру привели и церкви разорили, ибо все мы рабы императрицы;
когда же государынина милость к рабам неровна будет, то легкомысленные люди
рассуждали, что впредь уже ожидать нечего: станем и мы веру их ругать и в свою
обращать и имение их грабить. Тайком старшине Муслим я говорил: „День за день
добро ли умножается или зло“. Тот отвечал: „Самому тебе известно, от мучения
неверных затылок у меня переломился, чтоб Господь Бог и у них затылок переломил
и упование их пресек!“ Выразумев эти происхождения, начал я писать
наставительные и разжигательные письма по силе изображения в книгах наших.
Был у мещеряков старшина Янош, который никогда Богу не малевался, каждый год
с своими сотниками не по очереди людей в поход писал, которые должны были
откупаться; вора не судил, истца мириться принуждал, где б ни увидал красивую
женщину, насильством блуд чинил, бил людей, которые не хотели идти к нему под
суд, а требовали суда Ахинов и мулл, судящих по книгам; а если кого надобно
было отослать к муллам, то приказывал последним решить дело так, как ему
хотелось. Я сужу праведным судом, и за то ученые люди и народ хотели меня
сделать
ахуном над всеми жителями Сибирской дороги; Янош противился, но не успел. День
за день между народом ведомости и слова умножались, что, как лошадей откормят,
народ поднимется. Лето наступило, земля просохла, и указ пришел, чтоб Янош с
командою скоро на коней садился, ибо Ногайской дороги башкиры встали, так шел
бы на них. Я пошел к Яношу с представлением несчастного положения народа,
который как птицы, испугавшись кречета, отлететь изготовились. «Все знаю, –
отвечал Янош, – нападки день ото дня умножаются; до сих пор даром или за малые
деньги можно было доставать деготь, который для выделки кож употребляли; теперь
запретили употреблять деготь, велели из городов рыбий жир брать, а вместо двух
рублей двадцать издерживаем. Слух носится, что из правоверных держав должно
прибыть войско, тогда и сделаем дело; а теперь одним встать нельзя, будем
задавлены множеством русских; башкирам же ничего не будет; тотчас с женами и
дочерьми сядут на лошадей и как ветер перелетят». Я говорил: «Если около нас
находящиеся степные и по лесам живущие башкиры за веру восстанут, то мы, одни
мещеряки,
из жилища нашего выйти способа не сыщем и драться с многолюдными мусульманами
не можем, также и кровь их проливать в книгах наших правила не сыщем». «Если
мусульмане усилятся, то мы соединимся с ними, а теперь лучше подождать», –
отвечал Янош. Я побранился с ним за это, назвал его лисицею, наполненною
коварством: когда собака ее догоняет, то хвостом и направо, и налево вертит.
Янош
говорил мне на это: «Слова твои с книгами и разумом сходны; но у старых людей
пословица есть, и та с книгами не сходна, я тебе говорю: потерпи, безвременное
дело непристойно бывает; ты своих речей народу не разглашай, ибо народ что мухи
– в которую сторону ветер подует, туда и летят». Я решился потерпеть и съездить
в Оренбург за вестями; пришел за паспортом к писарю Кузьме; тот в старом
паспорте выскреб имя и, написав мое имя, отдал мне; потом попотчевал крепким
медом и сказал: слух носится о прибытии войск из правоверных держав и что
Россия опасность имеет. На дороге в Оренбург встретил я Башкирцев Буржанской
волости,
которая вся бежала; они говорили: «Злой вор заводский командир имение наше
покрал и разграбил, земли и воды наши отнял, жен и дочерей наших пред нашими
глазами блудили; волость, не стерпев, заводского командира убила и побежала.
Неоднократно народ наш на того заводского командира ездил с жалобою к дьяволу
мурзе (генералу Тевелеву), но никакой пользы не получали»». По возвращении из
Оренбурга Батыра продолжал поджигать своих магометан к бунту; ему дали знать,
что русские проведали об этом и хотят его схватить. Батыра бежал с же-