На другой день Уильямс прислал канцлеру письмо, в котором говорил, что,
подумавши хорошенько, он не может доставить своему государю бумагу, которая, по
его мнению, уничтожает некоторым образом смысл конвенции, произведет
беспокойство при английском дворе, горесть в сердцах союзников, радость и
наглость у врагов. Цель конвенции – сдержать врагов и придать мужества и
деятельности союзникам; но декларация может произвести действие, диаметрально
противоположное этой цели. 3 февраля отправился к Уильямсу секретарь
Иностранной коллегии Волков с объяснением, что императрица при заключении
конвенции была того мнения, что требуемая диверсия может быть только против
короля прусского, и потому с ее стороны было бы потуплено неоткровенно, если б
она своего мнения не объявила прямо королю великобританскому. Уильямс отвечал,
что декларация сама по себе его не опечалила б, потому что двор его не имеет
намерения требовать русских войск в Нидерланды; но он боится, что декларация
помешает постращать Францию русским войском.
Но скоро Уильямс нашелся в тяжелом положении: он должен был признаться, что
русский двор был совершенно прав, принимая свои меры; Уильямс должен был
объявить Бестужеву о союзе Англии с Пруссиею. 4 февраля он приехал к канцлеру и
сообщил содержание договора, заключенного Англиею с прусским королем. Посланник
уверял при этом честью, что, кроме этого содержания, не постановлено никакого
тайного или сепаратного обязательства, что государь его приписывает оказанную
королем прусским готовность к союзу страху пред англо-русскою конвенциею, что
король Георг не полагается нисколько на искренность чувств Фридриха II и при
заключении
с ним договора имел одну цель – отвратить прусского короля от соединения своих
сил с французскими, а французов удержать от нападения на Германию. Уильямс
внушал, что англо-прусским договором нисколько не нарушается англо-русская
конвенция, ибо только благодаря ей государь его и может надеяться, что Фридрих
II
не посмеет нарушить и свой договор. Король, его государь, надеется, что в
исполнение конвенции императрица прикажет подвинуть свои войска ближе к
границам и содержать их в готовности к походу, а следующая на их содержание
денежная сумма готова.
По донесению Уильямса своему министерству, Бестужев поздравил его с новым
союзником, но прибавил: «Императрице не понравится, что этот договор сообщен
прежде австрийскому министру при вашем дворе графу Коллореду, чем нашему князю
Голицыну, да и вообще новая связь между Англиею и Пруссиею будет ей очень
неприятна». Уильямс отвечал: «Кроме Франции, этот союз никого не может
оскорбить, разве кто уже готов чувствовать себя оскорбленным. Я надеюсь, что вы
употребите все старание представить императрице это дело с настоящей точки
зрения». «Но что скажет венский двор?» – спросил канцлер. «Если австрийское
министерство, – отвечал Уильямс, – действительно желает продолжения мира, то
оно не может ничего сказать против».
С удивительною легкостью относились английские дипломаты к делам
континентальных держав. Не было никакого труда узнать настоящие чувства
петербургского и венского дворов, узнать, чего они хотят – войны или мира с
Пруссиею. Фридрих II мог быть обманут донесениями с разных сторон, потому что
долго не имел своего министра в Петербурге; но Англия не прерывала своих связей,
и связей самых дружеских, с Россиею, следовательно, не могла оправдаться
невозможностью
получить верные сведения. Уильямс отличался особенно неуменьем вникать в
положение
дел при дворе, при котором находился; он дал своему правительству самое ложное
понятие о дворе петербургском, внушая, что здесь все продажное, что можно
подкупить и того и другого, тогда как на поверку выходило, что нельзя было
никого подкупить и заставить действовать вопреки основной политике двора, что с
Англиею сближались, когда это сближение соответствовало главному положению,
останавливались, когда подозревали несоответствия, и, наконец, совершенно
покидали дело, когда видели действительное несоответствие. Уильямс не хотел
подумать, какой удар англо-прусским союзом наносится англо-русскому союзу,
какой удар наносится канцлеру, который был всегда главным поборником
англо-русского союза, как Бестужев выдается на жертву своим врагам. И после
Уильямс продолжал уверять свой двор, что англо-прусский союз не произведет
дурного действия в Петербурге, что и Бестужев, и Воронцов постараются
уничтожить это дурное действие.
Бестужев знал очень хорошо, что нет никакой возможности уничтожить дурное
действие англо-прусского союза, если только сама Англия не уничтожит союза.
Никогда еще знаменитый канцлер не был в таком печальном положении. Как нарочно,
только что перед тем с необыкновенною горячностью настаивал он на ратификации
субсидного
договора, выставляя свою непогрешим-
