до. Между прочими разговорами по случаю сербского дела неведомо с какой
стати вы к нему отозвались, что „вы, несмотря на то что во время шести месяцев
получили от нас два повторительные указа, однако ж сие дело так оставили бы,
ежели бы к вам и третий указ прислан не был; но что вы потому должны и у
противной партии брата вашего притворяться и себя не обнажать, толь наипаче,
ибо весьма ясно усматривается, что оная партия нарочитым образом поверхность
над ним приобретает, потому что он имевшим у нас толь великим кредитом более не
пользуется“. Мы по известному нам здравому рассуждению вашему и довольному
искусству как в министерских делах, так и в прочих светского обхождения
благопристойных поведениях, хотя никак представить себе не можем, чтоб вы
столько себя позабыть могли, что говорили вышеозначенные нерассудные и не токмо
в министериальной конференции, но и в партикулярных разговорах отнюдь не
пристойные слова о притворстве вашем в таком деле, о котором вы же сами в
рассуждение обращающейся в том для здешних интересов немалой пользы первое
предложение нам учинили; а паче того, о противной партии, о которой по
самодержавству
нашему без крайней и жесточайшему наказанию подлежащей дерзости ниже помыслить,
а еще того меньше министру нашему при чужестранном дворе в формальной
конференции говорить возможно; однако по важности сего как высочайшей чести
нашей, так и достоинства возложенного на вас посольского характера касающегося
обстоятельства
повелеваем вам, чтоб вы немедленно чрез сего к вам нарочно отправленного
курьера прислали сюда точное и пространное изъяснение, подлинно ли, к какой
стати и по какому поводу вы таким страшным и вовсе не понятным образом к графу
Коллоредо
отзывались. Барон Претлак вручил министерству нашему еще другую промеморию, в
которой он приносит жалобу как на бывшего при вас монаха Михайло Вани, так и на
вас: на первого в том, будто он, будучи от архимандрита своего послан в Вену с
монастырскими деньгами, оные промотал и, несмотря на повторенное приказание
карловицкого
митрополита, в монастырь свой не возвратился, но остался у вас в доме под
именем вашего духовника, и притом будто он и главным орудием был в подговорении
сербов не токмо к выходу в Россию, но и к бунту; а на вас жалуется оный посол в
том, что вы такого честь забывшего и беспутного монаха приняли к себе в
духовники, отказав принять представленных вам от митрополита в оный чин трех
достойных священников».
Бестужев отвечал из Дрездена 25 октября, что все заключающееся в сообщенном
от Претла-ка протоколе есть наглое вымышление: «Я таких нерассудительных и
здравому рассуждению весьма противных разговоров никогда не имел; да и с какой
стати мне о партиях упоминать, или чей кредит умаляется или умножается, ибо,
сверх того, нимало мне о том неизвестно, понеже во все мое пребывание в Вене
никто ко мне ни о чем не писывал. Священник Михайло Вани почти два года службу
божию у меня в доме отправлял: во все то время никто о нем ко мне не отзывался
и ни от кого требован не был; но только за три или за четыре недели до моего из
Вены отъезда вице-канцлер граф Коллоредо таким образом мне отозвался, что
имеющийся при моей капелле старец именем Михайло Вани имел монастырские деньги,
а счету тем деньгам не отдавал, чтоб я его от себя отпустил, на что я ему
отвечал, что я вскоре из Вены отъезжаю и что оный священник более мне
непотребен, а впрочем, я у него осведомлюсь о таких монастырских деньгах, и,
приехав домой, спрашивал у священника, имел ли он какие деньги для нужд
монастырских, на что он мне ответствовал, что деньги у него монастырские были и
что он их для нужд монастырских употребил и счет оным в монастырь послал, и мне
счет тем деньгам подал, который, как мне помнится, секретарь посольства Чернев
к графу Коллоредо отвозил. Будто от митрополита представлены мне были трое
достойных священников, и это нагло вымышлено, ибо ни одного никогда мне не было
представлено. Что же касается жизни этого гонимого священника, бывшего при мне,
то я должен отдать ему справедливость, что он человек честный, трезвый и самой
доброй христианской жизни, а все гонение на него поднялось за сербское дело, из
подозрения, что он, пользуясь доверием сербов, научал их к выходу в Россию».
Преемник Бестужева в Вене граф Кейзерлинг поспешил донести императрице, что
он начал действовать умеренно, остерегаясь нарушить дружбу между двумя дворами,
и что умеренность ведет к большому успеху дела; что граф Улефельд на его
дружественные представления отвечает так же дружески; он объяснял, что между
сербами распространилось странное мнение, будто они вольный народ, могут идти
куда хотят, вследствие чего явилось ослушание императорским указам; зло
сделалось так велико, что для воспрепятствования ему стать всеобщим были
принуждены употребить сильные средства. Арестованные офицеры были освобождены,
и позволено им по окончании своих дел ехать в Россию. Так было потуплено с
людьми, которые уже прежде весту-
