дался на Окергельма за его непостоянство и определил дать знать прочим
чинам, что так как Окергельм настаивает на своем увольнении, то духовный чин
приступает к решению дворянского и мещанского чинов. Таким образом, дело об
оставлении Окергельма сенатором и было покончено; враждебная партия не
замедлила разгласить, что, значит, у Окергельма нечиста совесть, когда он не
посмел остаться в Сенате, находясь в таком выгодном положении, имея на своей
стороне духовенство и крестьян. Вслед за тем французская партия одержала и
другую победу – провела Тес-Сина в президенты Канцелярии иностранных дел. Сейм
кончился в декабре.
Гросс из Парижа доносил в Петербург, что Франция так же сильно интригует
против России в Константинополе, как в Стокгольме. Неплюев в начале года писал
из Константинополя: «Хотя теперь с турецкой стороны чего-нибудь опасаться и
нечего, хотя все приятели обнадеживают, что Порта ни о чем против вашего ампер.
величества не помышляет и хану внушено сохранять спокойствие, однако уменьшать
предосторожности не следует, а надобно прибавить на Крайне несколько полков;
это послужит в пользу венского двора и против французских попущений, которые не
только не перестают, но еще умножаются, впрочем, по благости божией, без
успеха». Так, французский посол Кастеллан внушал, что в России на Крайне
вспыхнул бунт, несколько Козаков ушло в Польшу и вообще вся Малороссия ждет
только удобного случая к восстанию, что Порта должна воспользоваться этими
обстоятельствами и сделать диверсию в пользу Швеции, которой Россия хочет
предписывать законы.
21 января явились к Неплюеву три человека: венецианский подданный
корабельщик Марки, александрийский грек Пери и русский подданный Федор Иванов.
Пери, служивший у последнего толмачом, объявил следующее: Федор Иванов называет
себя сыном царя Ивана Алексеевича, будто в самых молодых летах поручен для
скрытия матерью его, царицею Прасковьею Федоровною, греческому монаху Евфимию
вместе с одною женщиною-голландкою по имени Мария. Евфимий, одев его в женское
платье, провез из Москвы в Астрахань, а оттуда чрез Персию в Бассору, где Мария
умерла, а монах с Федором Ивановым переехал в окрестности Дамаска. Между тем
монах будто бы три раза ездил в Россию, жил там по два и по три года и привозил
много денег и драгоценных камней, полученных будто бы от царицы Прасковьи
Федоровны. Евфимий пропал в Иерусалиме, а Иван Федоров странствовал по разным
местам Азии, содержа себя продажею драгоценных камней, оставленных ему Евфимием,
потом объявил себя лекарем и взял себе в толмачи Пери, потому что не знал
никакого другого языка, кроме арабского, был в Кипре, где открыл свое
происхождение
архиепископу, который посоветовал ему отправиться на Афонскую гору; здесь монахи
приняли его дурно, объявивши плутом и лжецом, и он отправился в
Константинополь. Неплюев стал увещевать самозванца, чтоб объявил о себе сущую
правду; тот отвечал, что от роду ему 40 лет и что все сказанное Пери – правда.
Тогда Неплюев принялся за другое средство – велел сечь его нещадно плетьми и
заставил объявить, что он действительно русский подданный, а из которого места,
как выехал и кто его отец, о том ничего не знает, кроме того, что монах Евфимий
и жена его Марья ему объявили, а если они все затеяли ложно, то и он лжет.
Неплюев велел его сковать и отправить в Россию сухим путем с поручиком
Обрезковым, наказав последнему употребить все средства, чтобы не дать колоднику
уйти. Самозванец притворился, что сильно желает возвратиться в Россию; но,
приехав с Обрезковым в Айдосы, закричал, чтобы турки освободили его как
султанского
подданного и что он хочет принять магометанство. Обрезков выстрелил в него из
пистолета,
но не попал и, не успевши выручить его из турецких рук никакими посулами и
домогательствами, поспешил возвратиться в Константинополь. Неплюев, чтоб спасти
теперь Обрезковая от опасности и не завести неприятного дела с Портою, отправил
его немедленно опять в Россию на Киев. После Неплюев узнал, что турецкое
правительство отправило Федора Иванова в Алеппо, откуда он объявил себя родом.
Новое значение турецким отношениям грозил дать переворот, происшедший в
Персии. Назначенный сюда полномочным послом князь Голицын в начале описываемого
года вступил в персидские границы; но в апреле писал императрице из Роща, что
от самых границ до этого города, кроме обид, наглости и неудовольствий, от
персиян ничего не видал и на будущее время лучшего надеяться нельзя; притом во
многих местах начались бунты, потому что правительство обходится с подданными
безо всякого милосердия. «Если отважиться в дальнейший путь, – писал Голицын, –
то не предвидится никаких средств к охранению моего значения и самой жизни; нет
надежды, чтоб я мог достать подводы даже и за свои деньги, и потому без указа я
опасаюсь ехать дальше. По нынешним дурным обращениям и обстоятельствам в Персии
не повелите ли мне, рабу вашему,